В каком-то интервью я читала, что с граффити-культурой вы познакомились в детстве: ваш дядя тегал стенки. Это правда?
Ну да. У нас с дядей разница не очень большая, 8 лет, и я всегда воспринимала Кирилла как брата. К тому же жили мы в одной квартире, так что несложно было наблюдать, как он постоянно делал скетчи — очень красивые шрифты. Я считала это восхитительным! Шрифт для меня нарисовать — что-то непостижимое, потрясающее. Причем все свои скетчи он с идеальной аккуратностью складывал в файлики, а затем в папочку — обожала ее.
Еще он приносил домой журналы про граффити, и это было одно из моих любимых занятий в детстве — сидеть с Кириллом и расшифровывать опубликованные там шрифты. Прям как детективы: какая тут буква, а какая здесь.
Отдельная радость — выискивать на районе теги и с гордостью говорить подружкам: «Вот, смотрите! Это мой дядя нарисовал!». В лифте в нашем доме он сделал такую большую горящую свечу, ему она не нравилась, а я просто перлась и мечтала, что однажды Кирилл станет знаменитостью, будет делать огромные фасады. Хотелось просто им гордиться, а уж помыслить о том, что однажды такие фасады буду делать сама, вообще не могла. К тому же тогда я воспринимала граффити как что-то пацанское: им — крутые стенки и баллончики, а девчонкам, в частности мне, — акварелью яблоки в художественной школе рисовать. Такой вот женский удел! (Смеется.)
Сейчас очевидно, что это не так.
Я поняла это только, наверное, на первых курсах института, когда увидела публикацию с Герой (Жасмин Сиддики) из дуэта стрит-артистов Herakut. Она там стоит такая красивая, высокая, с хвостом, на каблуках и красит баллончиком стенку. Я подумала: ваааууу!!! Я тоже так хочу! А вообще впервые я взяла баллончик в руки в средней школе, до этого долго стеснялась, а тут наконец упросила Кирилла пойти с ним. Он рисовал — кажется, под мостом в Медведково, а мне давал попшикать и параллельно рассказывал: «Вот 94-я краска, она вкусно пахнет клубничной жвачкой…» Еще брал меня на спот «Белокаменная», он существовал в районе Лосиного острова — тогда там не было никакого МЦК, нужно было идти через лес. Там часто рисовал Паша 183, и я помню, как появилась «Аленка». Она была чуть в отдалении, за деревьями, и, когда я ее увидела, подумала: вау! Когда я вырасту, я тоже хочу рисовать огромные шоколадки! Тогда, конечно, я не понимала, что это важный прецедент для искусства, Паша 183 был для меня просто крутой чувак, за которым можно было понаблюдать издалека.
А свою первую работу я сделала, когда мне было уже 16. На ВДНХ был спот, которого уже нет, большая легальная стенка, и там я нарисовала мультяшный город – немыслимо кривой (смеется).
А сейчас делаете большие стенки и участвуете в фестивалях.
Но поначалу я вообще это воспринимала как хобби: вот есть у меня баллончики, раз в год могу пойти под мост и нарисовать что-то. Ни с кем не тусовалась, была сама по себе, да даже в интернете ни на кого не подписывалась. Только в 2018 году я впервые оказалась на фестивале, а в 2020-м подалась на «Стенограффию» екатеринбургскую, мне повезло, прошла с первого раза — и с этого момента отсчитываю начало «муралистического периода», когда я делаю масштабные легальные работы.
Чем отличается процесс создания небольших рисунков и огромных муралов?
Ох, самый главный вопрос был в разметке плоскости. Как только я поняла, как это делать, стало понятно, что неважно, какого размера работа. Под мостом, на заброшках я рисовала, как все — на глаз. Это моя боль того времени — разметиться, все было какое-то чудовищно кривое. И только в 2019-м, когда я поучаствовала в качестве ассистента на граффити-фестивале, увидела, как большие всемирно известные художники размечают свои 20-этажные фасады. Все поняла, и с этих пор проблема решилась. Но появилась другая. Я научилась делать двух-, трехэтажные фасады, а потом резко скаканула на четырнадцатиэтажку.
Все объекты нужно рисовать огромными, опыта создавать такие макеты у меня не было. Я страдала над некоторыми кусками неделями, мозг трещал по швам. Сейчас я бы сделала другой эскиз, который состоял бы из небольших фрагментов и пустот между ними.
А о чем ваши работы? Какая идея? Месседж?
Мои работы аллегоричны. Я вкладываю, конечно, в них свою идею, но на самом деле каждый человек волен сам решать, как читать рисунки. Трактовок может быть миллиард. Часто люди придумывают очень крутые смыслы, интереснее, чем я! Например, для екатеринбургского фестиваля «Карт-бланш» я делала работу: нарисовала на стене за помойкой картину с девонькой-чикулечкой. Губы накачанные, за спиной Москва-Сити, белый мерседес… И у людей были отличные версии. Один сказал, что это про ложные ценности. Другая девушка вспомнила историю Уралмаша, как сюда в девяностые приехали бандиты и привезли с собой своих женщин — а моя героиня, мол, похожа на их жен. Круто, думаю я! Но самая моя любимая расшифровка от еще одной девушки. Она очень долго смотрела на рисунок и наконец рассказала целую историю: «У вас был парень, но он вас бросил ради тетеньки с накачанными губами. А потом эта тетенька бросила его, нашла себе богатого мужика и уехала на белом мерседесе в Москву! А вы решили ей отомстить за всех и нарисовали ее на помойке. Королевой помойки!» Все, что я могла ответить: «Круто! Можно, я напишу это в экспликации?!» По сравнению с моей идеей — искусство, которое отправляется в мусорку, — ее сюжет круче. (Смеется.)
Возвращаясь к началу разговора про женский удел в искусстве — как сейчас обстоят дела в стрит-арте?
Девочек в стрит-арте очень много. Есть выставки именно женского уличного искусства, только я за последние несколько месяцев поучаствовала аж в двух таких. На фестивалях проводятся паблик-токи, на «Стенограффии» в этом году был. Это поддерживается. Но мне, честно говоря, без разницы, кто сделал ту или иную работу — мальчик ли, девочка ли. Ноль интереса. Хотя какое-то время у меня было немножко отторжение феминитива «художница», несмотря на то что он, мягко говоря, не новый (смеется). Просила всех называть себя «художник», потому что не хотела делать упор на свой пол. А сейчас мне абсолютно все равно — хотите, хоть «кураторкой» назовите.
