Не противоречит ли концепция «официального фестиваля стрит-арта» бунтарскому духу самого стрит-арта?
АНДРЕЙ КОЛОКОЛОВ: Любое искусство на улице это в чем-то бунт. Бунт против серости, бежевости. Искусство — это взлом, вторжение в область внимания человека. Почти 15 лет назад, когда мы создавали «Стенограффию», противопоставление легального и нелегального искусства сформулировано не было. До нас был Старик Букашкин, который мило расписывал мусорные баки, стены и делал это стихийно и не согласовано.
Потом появились «Длинные истории Екатеринбурга» — проект, в рамках которого художники и архитекторы боролись с тотальной серой «заборностью» (отсюда и «длинные» истории — под стать бесконечным заборам, которые покрывались росписями). Этот проект проходил при поддержке городской власти, но никому тогда даже и в голову не могло прийти противопоставлять их Старику Букашкину. Может, для этого вопроса было еще слишком рано.
Вообще, как мне кажется, этот вопрос возможен только в ситуации какой-то избыточности искусства, в ситуации широкой палитры художников и работ. Но в тот момент уличное искусство было ново для города. Скорее остро стоял вопрос недостаточности уличного искусства. Вот с фиксации стрит-арта мы и начали: буквально расчертили город на квадраты и ходили все фотографировали. И тогда же диагностировали, что городу (и нам в частности) искусства недостаточно — не бунтарского или еще какого-то, а вообще искусства. И вот чтобы бороться с этой недостаточностью, и был создан фестиваль.
АННА КЛЕЦ: Самая первая «Стенограффия» в 2010-м вообще мало имела отношения к какому-то осмысленному мурализму, паблик-арту, там доминировало граффити. Сам факт, что появились мы, люди, которые можем обеспечить художников достаточным количеством краски, подготовить какие-то поверхности, оплатить дорогу, расходы и вообще провести мероприятие такого масштаба — невероятно круто! Вопрос легальности или нелегальности встал, когда искусство в Екатеринбурге развернулось на полную катушку. Примерно на десятый год «Стенограффии». Но даже тогда нам было понятно, что этот вопрос как-то искусственно раздут.
В реальности же он стоит вообще иначе. Некоторые арт-объекты невозможно сделать нелегально, например, если работа большая или на нее нужно много времени. Так что, если тебе удобней и комфортней делать работу легально, то делай легально. А если арт-объект быстрее и проще сделать нелегально, то делай нелегально. Часто бывает, что художники проезжают мимо и хотят что-то сделать по-быстрому. Мы открыты и такому формату и помогаем им, если у нас есть возможность.
И за все эти годы никто ни разу не говорил: это рисуй, это не рисуй?
АНДРЕЙ КОЛОКОЛОВ: архивы пресс-служб Нет, не говорил. Власть тоже не говорила, но были ситуации, когда жильцы не согласовывали поверхность или говорили нарисовать что-то другое — тогда мы просто меняли локацию создания работы. Сейчас Екатеринбург с точки зрения искусства очень прошаренный город. И плюс, во-первых, мы сами ответственно относимся к тому, что делаем. А во-вторых, со временем подключились медиа, которые встали на нашу сторону и стали помогать нам продвигать искусство.
Самая показательная история — с «Мета-супрематическим крестом» Покраса Лампаса. Это провокационно? В каком-то смысле! Но нам никто не запретил это сделать. Когда работу частично испортили и встал вопрос, как быть дальше, врубился механизм глубокого и всеобщего погружения в тему искусства. Как позже писали СМИ, мы продемонстрировали очень крутой пример общественного консенсуса. Включили в обсуждение проблемы все возможные группы. И в конечном итоге все объединились: жители города, медиа, даже городские власти, вообще все. И Покрас тогда, как известно, восстановил «Крест» в переосмысленном виде. Если работу принимает общество — она будет бессмертной.
Как в Екатеринбурге сформировалось общество, настолько открытое современному искусству?
АНДРЕЙ КОЛОКОЛОВ: Со временем. Наш первый фест был на самом деле наивным, примитивным даже, но с каждым годом искусство усложнялось и концептуально, и визуально. И люди невероятно прокачались. Представь: ты собираешь вечером робота, который будет рисовать на стене работу, созданную нейросетью. Это такая здоровая штука со всякими моторчиками и лампочками, на бомбу похожая. И к тебе подходят гопники какие-то, подвыпившие ребята: «Чо делаешь? Ты чо, террорист?». А ты им в ответ: «Я делаю уличное искусство!» — и они жмут тебе руку и респектуют.
АННА КЛЕЦ: Ооо! Перед тем, как делать эту работу с нейросетью, мы собрали совет дома и говорим: «Итак! Ваш фасад распишет искусственный интеллект!» А вокруг одни бабушки, ну, думаем, сейчас придется долго объяснять. А они все разом: «Дааа! Давайте! Мы все за!» Еще в городе есть один двор, мы с ним долго работаем, почти с основания фестиваля. И там живет Надежда Ильинична — неофициальный амбассадор «Стенограффии» (смеется). Она помогает нам согласовывать поверхности, и благодаря ей целая улица превратилась в галерею современного искусства под открытым небом с работами мировых звезд стрит-арта! А потом эти пенсионерки становятся медиаторами между горожанами и художниками: объясняют людям про нейросети, водят такие локальные «экскурсии».
АНДРЕЙ КОЛОКОЛОВ: Еще одна характерная история: привезли мы в Екатеринбург художника Андрея Люблинского, все знают его скульптуры — «Красных человечков». На тот момент эти человечки уже везде были, все арт-издания про них давно написали. Родина этих скульптур — Пермь. Но там сначала их не поняли: что-то сломали, что-то, по-моему, вообще сожгли! Было, честно, интересно посмотреть, как у нас их примут. «Красного человечка» привезли, но не успели даже установить, только анонсировать, как два екатеринбуржца быстренько украли этот образ и разместили реплики где-то у себя в кофейне, дворе! Андрей сначала расстроился: как так, авторские права же. А я ему говорю: «Это же успех — „Красный человечек“ еще не установлен, а уже прижился! В одном месте сожгли, в другом растиражировали — почувствуй разницу!»
Неудивительно, что горожане сами подают заявки на роспись стен своих домов и дворов…
АННА КЛЕЦ: Это еще и механика привлечения людей к созданию объектов искусства, они начинают смотреть на свой город по-другому — как на холст. И надо сказать, что с каждым годом заявок все больше. У нас есть один дедуля, пенсионер с района, который звонит нам каждую неделю — хочет, чтоб мы расписали вообще все, видимо (смеется). И возвращаясь к вопросу об «официальности» или «народности» фестиваля в контексте помощи — городские власти не единственные. Помощь города составляет около 10-20 процентов, остальные 80-90 — это бизнес, который решил нас поддержать, и деньги, которые мы заработали на других проектах и вложили их в фестиваль.
АНДРЕЙ КОЛОКОЛОВ: Я когда осознал, каким магнитом для пассионарных людей стала «Стенограффия», понял, что создавать картинки на улицах — это не самоцель. Цель — это собрать вместе небезразличных людей, которые объединяются и создают ощущение кипения жизни в городе.
АННА КЛЕЦ: Эти люди делают что-то неуловимое, что отличает Екатеринбург от других миллионников, делают его особенным городом. Мы посылаем всем сигнал: смотрите, мы делаем перемены! И люди, которые хотят что-то поменять в лучшую сторону, приходят к нам на этот зов. Я помню, как на нас повлияли небезразличные люди, которые старались сделать Екатеринбург лучшим местом до нас, а сейчас и мы делаем свой вклад.
АНДРЕЙ КОЛОКОЛОВ: Попробуй сделать что-нибудь на улице. Измени что-то. Скажи что-то во всеуслышание! И ты больше не сможешь смотреть на город, как прежде. Уличное искусство сегодня — это рок-н-ролл, а баллончик — это электрогитара!
