На набережной перед Домом культуры «ГЭС-2» стоит «Большая глина №4» Урса Фишера, из-за которой в интернете до сих пор кипят страсти. Работа анонсировалась как временная, но стоит уже два года. Ее можно считать произведением паблик-арта?
Можно, конечно. Для меня паблик-арт — искусство, местом действия которого становится город или природа вне музейных и галерейных стен. Вокруг него, как правило, возникает пространство напряжения, потому что оно вынесено из этого конвенционального контекста выставочного зала и явлено в среде, которая уже не легитимизирует искусство как искусство. Соответственно, появляется простор для реакций и интерпретаций.
Произведения паблик-арт вообще должны быть временными или постоянными?
Паблик-арт — некая культурная практика, внутри нее уже может быть много разных условий. Что-то делается на века, что-то на время, что-то просто смывается природными осадками… Но мне кажется, что самые культовые произведения этой области мы чувственно воспринимаем именно тогда, когда они работают с определенным временем и контекстом.
У меня, например, есть любимая паблик-арт работа, которая стала постоянным объектом в родном Екатеринбурге. Там на набережной еще в 2005 году появился «Памятник клавиатуре» Анатолия Вяткина. Огромные клавиши на земляном склоне решали и практическую задачу — скамеечки — и именно там, где это было необходимо. Клавиатура стала, можно сказать, драйвером инфраструктурного изменения набережной, а также культовым объектом для IT-сообщества, за которым они же сами потом ухаживали и восстанавливали.
Поэтому нет никаких лекал для паблик-арта — временный он или постоянный, такой или сякой, правильный или неправильный. В этом смысле все зависит и от воли художника, и от воли заказчика. Относительно работы Урса Фишера (Urs Fischer) мы во всех обсуждениях говорим, что это именно временный объект. А постамент, где он установлен, — пространство для различных программных высказываний, которые являются своеобразным «преддверием» в институцию.
Прямо четвертый постамент на Трафальгарской площади…
Да, прекрасное сравнение!
Тем не менее вызвавшая споры «Глина» была установлена к открытию и, как говорили ваши спикеры, несла свой месседж в церемонии…
Думаю, что эта скульптура не то, что репрезентирует какие-то первые наши выставки. Она в целом важна для ДНК «Дома культуры», для того, что мы называем пресловутым культурным производством. И для меня она в этом смысле абсолютно не временная. И будет здесь на своем месте и через десять лет. Она — некое первоначало, творчество, какое-то приглашение к другому взгляду на привычные вещи. В этом смысле она совершенно не теряет актуальности. На мой взгляд, все уже к ней привыкли и полюбили ее. Вы говорите, что кривотолки вокруг не стихают… А я слышу в основном надежду на ее вечность: «Эх, хорошо бы она подольше постояла. Как же мы будем без нее?» Это история про то, что какие-то вещи символически присваиваются. Время делает очень важную вещь — концентрирует смыслы вокруг каждого высказывания, и уже оно обрастает персональными историями людей.
Можно ли сформулировать какие-то критерии, чтобы зритель сразу понял, что перед ним паблик-арт?
Мне кажется, что прежде всего это произведение, которое работает с определенным контекстом. А самый главный критерий его заметности — это правильная степень напряжения, которое это произведение создает. Работа должна пробуждать в тебе какую-то эмоцию — прежде всего, любопытство. Она не должна быть «растворена» в среде, ей следует всегда «задевать» глаз.
Почему я говорю, что паблик-арт — это целая культурная политика? Потому что это одно из самых мощных средств художественного высказывания в пространстве города. Мы привыкли, что обычно это граффити, стрит-арт, то есть что-то формально неофициальное. Любой паблик-арт — это произведение, в которое внедрено огромное количество ресурсов: человеческих, производственных. И мне кажется, что сила паблик-арта в том, что это всегда новый язык.
Мы вспомнили памятник клавиатуре, и если говорить про екатеринбургскую сцену, то еще недавно не было такой традиции искусства в городской среде. В самом начале 2000-х Наиля Аллахвердиева и Арсений Сергеев начали в Екатеринбурге свою практику работы с городом. На их фестиваль паблик-арта приезжали и голландские художники: они делали по всему городу зеркальные объекты с надписями-посланиями: «Ты прекрасен!», «Ты хорошо выглядишь!», «Оглянись!» и другими. Ты идешь и вдруг читаешь такую в зеркале, в нем отражаешься… Это была очень прямолинейная игра, когда сбивается привычная оптика и вдруг городские стены начинают отправлять тебе позитивные послания.
Какое у вас было первое сильное впечатление от встречи с паблик-артом?
Вероятно, на Ливерпульской биеннале в 2006 году. Это была 100-фигурная инсталляция Энтони Гормли (Antony Gormley) «Другое место» на побережье, где для меня все факторы сложились. То, как эти фигуры расположены по берегу, как ты себя ощущаешь рядом, как ты с ними взаимодействуешь, как приходишь туда во время приливов и отливов и наблюдаешь, что с ними происходит. Сложное переживание, когда смотришь на затопленные фигуры во время прилива и видно только головы…
Тогда я поняла, что хочу такого рода искусство делать на своих территориях, в местах, которые мы любим, которые поражают нас своей сложной и неоднозначной историей, амбивалентной, которые просто прекрасны или с которыми хочется вступить в диалог. В то время передо мной был Екатеринбург, перспектива, и мы только начинали эту тему с индустриальностью — в Ливерпуле как раз изучала опыт таких биеннале.
Кстати, о Гормли. Еще в середине 2000-х одна московская институция пыталась в центре города установить его инсталляцию Event Horizon, также состоящую из фигур-автопортретов художника. Но даже при своих административных и материальных ресурсах не смогла — не согласовали. То есть на тот момент достаточно безобидный паблик-арт даже всемирно известного художника в городском масштабе не приветствовался. В последние же 5-7 лет власти сами этого хотят. Как считаете, что стало причиной такого интереса?
Думаю, очень важную роль здесь сыграла Пермь и их паблик-арт программа. Точнее, тот эффект, который создал паблик-арт в городе. В этом смысле тут прогресс шел не из столицы, а наоборот. Эффект, кстати, переместился сначала и в Екатеринбург, которому просто очень повезло с художниками, которые там работали. Это и Тимофей Радя, и Вова Абих, и Слава ПТРК, это комьюнити художников, которые взаимодействуют с улицей как пространством высказывания.
Плюс повлиял и мировой опыт: например, нью-йоркская программа «Один процент для искусства», когда именно столько сметной стоимости любого нового жилого комплекса отдается на программу по его оснащению объектами искусства. Вот эта программность в отношении паблик-арта обсуждалась много лет на разных профессиональных форумах, и мы уже видим эффект.
Есть ли у нас какие-то иконографические произведения паблик-арта, которые нужно знать?
Не забывайте про объект Джузеппе Пеноне (Giuseppe Penone), который тут же во дворе «ГЭС-2». Он вроде не совсем в городе, но, тем не менее, вполне разрабатывает идею пространства света и природного материала. Вместе с произведением Фишера — это два примера больших мировых имен, что сейчас можно увидеть в Москве. Впрочем, не отстают от них по значимости и работы по всей России.
Во Владивостоке на стене Центра современного искусства «Заря» есть иконический для меня мурал Тимофея Ради «Эй ты люби меня». Для города, мне кажется, он стал абсолютно символическим объектом и жестом. По инициативе местной биеннале современного искусства в Красноярске появился объект Ани Желудь «Даль — она же близь». Конечно, «Ворота» Николая Полисского, красные человечки Андрея Люблинского и уже легендарное «Счастье не за горами» Бориса Матросова в Перми.
В Екатеринбурге мы уже вспомнили Вяткина с клавиатурой, но для меня центральной фигурой является все-таки Тимофей Радя с его световой инсталляцией «Кто мы, откуда мы, куда мы идем?».
В Петербурге есть целый Музей стрит-арта, а проекты в публичных пространствах делают и Эрмитаж, и «Манеж».
Раз уж упомянули целый музей стрит-арта, не могу не спросить: как легализация стрит-арта в России сказывается на качестве работ?
В этом смысле важное напряжение показывает практика двух фестивалей, «Стенограффии» и «Карт-бланша» в Екатеринбурге. Последний — это ни с кем не согласованный, партизанский фестиваль, инициатива художников, сохраняющих инкогнито. «Стенограффия» пошла по официальному пути взаимодействия с администрацией города, выделения стен и согласования работ. И это, конечно, очень сильно чувствовалось и отличалось… Все-таки мне кажется, что стихийность стрит-арта очень важна.
