Ни в русской, ни в английской версии «Википедии» нет статьи с названием science-art — почему?
Само направление — все еще живая материя, которая формируется и развивается. Кроме того, на Западе его называют в основном art & science или, как на одном из важнейших в мире фестивалей технологического искусства Ars Electronica, — гибридное искусство. В России зафиксировался термин science-art, «научное искусство». Конечно, во всем мире есть кураторы, теоретики и художники, работающие в этой области, которые так или иначе прикипают к одному или другому термину, его и развивают.
В то же время есть очень много адептов, которые говорят: «Мы не будем это называть science-art, это просто искусство, которое использует разнообразные научные достижения и, собственно, рефлексирует на тему новых технологий». То есть можно рассуждать, нужно ли вообще такое выделение направления или нет.
В энциклопедиях и диссертациях — вероятно, да. Но сами художники не очень любят, когда их в какой-либо жанр определяют. Они, скорее всего, скажут: «Да, для моего искусства очень важна наука, и я работаю с технологическими новыми медиа».
Ваша LABORATORIA Art & Science Space существует уже пятнадцать лет. Как считаете, к термину science-art в России все-таки привыкли?
Думаю, да! По крайней мере в обиход зрителей и музейщиков словосочетание точно вошло. Потому что, когда я начинала в 2007 году, еще до открытия LABORATORIA, термин science-art вообще никто не знал, на меня смотрели тогда с удивлением, но и с интересом. А в 2019 году по приглашению Зельфиры Исмаиловны Трегуловой мы стали резидентами Новой Третьяковки.
То есть в некотором смысле ваша деятельность институционализировалась?
Я бы сказала — демаргинализировалась. То есть мы дошли до уровня, когда все то новое, свежее и экспериментальное, что мы показывали с 2008 года, принял один из один из главных музеев страны.
Что показывали тогда, в 2008-м?
Это было памятное открытие 3 июля 2008 года в рамках Биеннале молодого искусства. Мой проект поддержали кураторы и патроны смотра. Для этой выставки мы с художниками готовили абсолютно новые произведения. В ней участвовали известные сегодня авторы: Арсений Жиляев, Хаим Сокол, Диана Мачулина, Наташа Зинцова, Роман Сакин, «МишМаш» и другие. Тогда я уже писала свою магистерскую диссертацию по science-art и пригласила этих художников поучаствовать в эксперименте с работой в Лаборатории нанотехнологий. Они откликнулись, и я их повела, собственно, в центр моего отца в Университете науки и технологий МИСИС.
Кстати, из отцовской лаборатории пошла ваша любовь к науке вообще?
Да, там выросла моя страсть, потому что я с детства впитывала очень много науки. Для меня любая лаборатория и сегодня абсолютно френдли-пространство, где я будто работаю «переводчиком». Хотя у меня и нет никакого технического образования, но есть такая странная способность чувствовать какую-то суть. Самой вдохновиться настолько, что дальше бесконечно вдохновлять художников, объяснять им важность именно сотрудничества — не просто прийти к ученым и что-то там взять, а войти с ними в плотный обмен. Для меня это встречное движение физиков и лириков всегда очень важно!
Но одно дело — видеть с детства какие-то загадочные приборы, колбы, установки в лаборатории у отца. Другое — связать их с искусством. Как и когда вы сами узнали о существовании science-art?
После окончания факультета социологии МГУ я каким-то чудесным образом попала в недавно созданное Общество развития актуального искусства «Метафутуризм». Его основатель Александр Погорельский, тоже в прошлом ученый, буквально дал мне карт-бланш. Я тогда много ходила по мастерским художников, знакомилась, впитывала. И очень быстро поняла, что этот мир — моя абсолютная мечта. Но есть одно «но» — вторая мечта. И когда меня спросили, какой проект я хочу вести, у меня рандомным образом вырвалось: «А можно соединить все это искусство с наукой?» И Александр сказал: «Конечно!»
Вы знали, что такими коллаборациями уже довольно долго занимаются за рубежом?
Вообще не знала. Более того, я даже не знала, что буду заниматься профессионально современным искусством. Думала, что буду инженером социальных наук. У меня был гениальный профессор, как раз учил инженерии — тому, что можно исследовать любой феномен, построив свой собственный метод. И вот, собственно, моя страсть дальше выстраивать разные методики сотрудничества художников и ученых пришла из социологии.
То есть первая выставка в рамках LABORATORIA и вдохновила тебя на дальнейшее исследование этой темы…
Более того, она сподвигла меня на поиски постоянного пространства, которое мы обрели во флигеле Научно-исследовательского института физхимии имени Л.Я. Карпова. Он был в жутком запустении, но мы с художниками все расчистили и сделали себе площадку, куда приходили потом и сотрудники НИИ, и зрители.
С тех пор вы провели много выставок в России, но в основном с зарубежными художниками…
Нет, это миф — у меня всегда был баланс 50 на 50 российских и зарубежных.
Но для меня один из самых памятных ваших участников — австралиец Стеларк, вжививший себе искусственное ухо в руку.
Яркий образ затмевает все остальное. И Стеларк — мировая суперзвезда все-таки. А про баланс художников — чувство всегда было интуитивное. Мне всегда хотелось, чтобы как раз российские художники вошли в этот мировой контекст.
Российских художников этого направления тогда еще не было?
Мы их привлекали, формировали, выращивали. И делали вещи на стыках и с уже состоявшимися художниками: Ольгой Чернышовой, Еленой Елагиной, Сашей Бродским, Кириллом Ассом, Ириной Наховой.
Кого из молодых действительно вырастили?
Например, Дмитрия Морозова, известного как:: vtol::. Помню, когда он пришел ко мне в 2009 году еще со своими синтезаторами — он из музыки — и самодельными инструментами, я на него смотрела и говорила: «Нет-нет, что-то пока рановато» (смеется). Но уже через год он у нас показывал свою работу, очень важную в его становлении как художника. А сейчас он звезда технологического искусства. И, конечно, группа «Куда бегут собаки».
С российскими художниками вы всегда делали у себя новые работы. Какова была дальнейшая их судьба? LABORATORIA работала и как галерея?
Я зарегистрировала ее как фонд, некоммерческую организацию. Мы и назывались LABORATORIA Art & Science Space. Последнее слово здесь и обозначает нас не как галерею, а как независимую площадку. Сейчас мы LABORATORIA Art & Science Foundation. Все работы после выставок оставались у художников. Тем не менее, мы четыре раза участвовали в некоммерческой программе ярмарки Cosmoscow, и там как раз работы наших художников были коммерчески востребованы, их покупали.
Кроме упомянутых, кого из наших художников можно отнести к категории science-art в полной мере?
Дмитрия Булатова, Аристарха Чернышева, Алексея Шульгина, Дмитрия Каваргу, Елену Никоноле, Ивана Карпова. Настю Алехину из новой генерации художников. То, что мы начинали как эксперимент, сейчас активно развивается. Количество качественных проектов растет. Сами технологии и наука становятся общественно важной темой и вызывают большой интерес: развивается искусственный интеллект, квантовые технологии, молекулярная биология, альтернативная энергетика, все резче стоит вопрос глобального экологического кризиса — и science-art призван выполнять критическую роль.
Во многих технических институтах (МИСИС, Бауманка, ИТМО) открылись факультеты и магистратуры science-art. Визиты в научные лаборатории теперь принятая и распространенная практика обмена идеями. Междисциплинарность становится важной методикой проектирования. Искусство вообще всегда смотрит в будущее, конструирует нового человека. Сейчас эту функцию во многом выполняет science-art, потому что наше будущее тесно связано с наукой и технологиями, которые быстро меняют мир. А искусство занимается рефлексией этих процессов, дает целостное понимание мира.
