Я помню, что в нулевые абсолютно все поверхности, от подъездов до заборов, были покрыты граффити. Сейчас, кажется, их гораздо меньше.

«Граффити — это культура»: интервью с художником Константином Рахмановым
Стрит-арт художник Константин Рахманов.
Фото
архивы пресс-служб

Смотря где, конечно. Есть города, где до сих пор так. Например, в Екатеринбурге на данный момент очень много граффити и причем разного. Я, может, прозвучу как старик, но это правда: времена изменились. В нулевых мы рисовали граффити и были частью хип-хоп-культуры, которая сейчас уже не существует в монолитном виде, что-то вообще исчезло, что-то преобразилось. Но это естественное развитие, и нам все равно придется слушать молодых ребят, которые сформировались в эпоху ютуба и тиктока и стали продолжателями тех идей в новом виде.

А еще есть мы сами, те, кто уже больше 20 лет катается по городам, рисует олдскульные граффити и в каждом регионе находит тех, кто близок по духу. Я очень много езжу по нашей большой классной стране и вижу, что везде своя культура стрит-арта. Например, Уфа и Пермь — это очень разные истории, а какой-нибудь Ноябрьск на севере — вообще другое. В этом относительно небольшом городе с населением меньше 100 тысяч человек культура хип-хопа и граффити старше, чем во многих миллионниках. Там есть люди, которые занимаются этим столько же, сколько и я, то есть 20 лет. Для меня это было открытием.

«Граффити — это культура»: интервью с художником Константином Рахмановым
Фото
архивы пресс-служб

Ник — основа граффити. Расскажи о своих никах.

Для начала скажу, как я вообще этим начал заниматься, очень характерный сюжет для моего поколения. Однажды я увидел, как мой сосед по парте что-то карябает в тетради, я подсмотрел, вроде прикольно, и сам начал такое на полях рисовать. А выбор ника — максимально дурацкий процесс, я знаю, как их придумывают. Вывеску магазина, например, увидел, да так себя и назвал. Мои самые первые имена — Tik и TOMAS, даже не помню, откуда я их взял. А потом появился тот ник, который и сейчас со мной: Сам. Надо понимать, где я жил: это был частный сектор, с одной стороны — река, с другой — трасса на аэропорт и лес. У меня на районе точно не было тогда никого, кто бы рисовал. Я ходил один, все делал САМ: придумывал, находил стенки, экспериментировал с красками — например, резал валенки, брал этот войлок, пропитывал краской, засовывал в маркер. Сейчас все купить можно, ушла романтика (смеется). А потом, лет 13 назад, я начал добавлять окончания, сейчас в основном я рисую «Самое», на Е ударение. Друзья зовут меня Самыч, а тег «Самое».

«Граффити — это культура»: интервью с художником Константином Рахмановым
Фото
архивы пресс-служб

Вопрос в лоб: граффити — это искусство?

Скорее нет, чем да. Граффити — это культура. У нас были свои правила, ценности, идеи, цели, задачи и так далее. Команда Destroyers, в которой я рисую, существует с 1999 года, а некоторые из ребят начали еще раньше. Как это было? Мы созванивались по домашнему телефону или сразу приходили туда, где обычно собиралась хип-хоп-тусовка, доставали фотоальбомы с напечатанными снимками и показывали друг другу, где мы рисовали: на транспорте или в каком-то необычном месте. Создавать шрифтовые композиции не так уж и сложно, в какой-то момент ты можешь делать это с закрытыми глазами. Это история про общение, про поиск локаций — я, например, уже знаю, какие стены в Екатеринбурге закрашивают реже других, где мой кусок просуществует дольше.

«Граффити — это культура»: интервью с художником Константином Рахмановым
Фото
архивы пресс-служб

Зачем лично тебе нужно граффити? Что эта культура для тебя значит?

«Граффити — это культура»: интервью с художником Константином Рахмановым
Фото
архивы пресс-служб

Значение менялось со временем. Сначала просто было прикольно выйти ночью на улицу в маске и нарисовать там, где как можно больше горожан увидит твое имя. Потом для меня важнее стало путешествовать и знакомиться с людьми. А еще — собирать ачивки, какие-то медальки, как в спорте. Например, раскрасить все модели поездов. Раньше почти у каждого региона вагоны были разные: в Екатеринбурге — зелено-желтая расцветка, в Новосибирске — белая полоса посередине, в Красноярске — синие модели и так далее. И это было коллекционирование. В граффити вообще много от спорта — в первую очередь драйв. Это как люди, увлеченные прыжками с парашютом. Если ты прыгнул раз и тебе понравилось, будешь делать это снова и снова. Прийти и обмануть систему — тот же адреналин.

Сейчас я, как и все люди моего возраста, стал ответственнее относиться к городу. Теперь я так делать не буду, равно как не буду писать что-то на памятнике архитектуры. На граните тоже — я его очень люблю, у меня к нему особое отношение. Взгляд на многие вещи меняется. Сейчас для меня граффити — это встретиться с друзьями, найти какую-то площадку и спокойно порисовать. У меня вообще есть мечта: однажды я установлю у себя на даче вагон электрички, и мы будем с ребятами делать на нем куски, пока готовим шашлыки. Отдыхать, общаться, просто кайфовать.

Окей, ты стал ответственнее, но первая часть истории ассоциируется, если честно, с вандализмом…

Расписать какой-нибудь железный забор — это вандализм? Не думаю. Но даже я, человек, занимающийся граффити, понимаю, что есть места, где его быть не должно. Мне не нравится идти по историческим центрам городов и видеть какие-то стекла затеганные, фасады, особенно если и исполнение хромает. Когда началась пандемия, многие собственники освободили помещения, пространства остались без хозяев, с другой стороны, люди сидели по домам и скучали, а с третьей — городская администрация просто не успевала следить за всем. И в результате центр Екатеринбурга стал визуально грязным. Никакого отношения к культуре это не имеет.

«Граффити — это культура»: интервью с художником Константином Рахмановым
Фото
архивы пресс-служб

Возвращаясь к вопросу о возрасте. Нет ли такого, что граффити-художники «вырастают» из этой культуры? Мол, ребята, мне уже 40, до свидания!

У нас в команде Destroyers есть те, кому за 40, и да, были примеры, когда кто-то на пару лет мог пропасть, а потом у них щелкало в голове, и они снова каждую неделю рисуют. Конечно, чтоб команда жила, нужна молодая кровь, но конкретно к нам сложно попасть, потому что мы в первую очередь друзья. Статистика такая: за эти долгие годы мы брали пятерых, но трое из них уже не рисуют. А мы, восемь человек, продолжаем уже 20 лет!

Но вот что важно понимать — если ты к 40 не стал никем, кроме чувака с граффити, законсервировался, то это грустная история. Я, например, сейчас гораздо больше времени уделяю своей работе в качестве куратора проектов по искусству и культуре и, естественно, семье, а порисовать — это как в бар сходить. Некоторые переходят в мурализм, кто-то занимается дизайном, работает иллюстратором. И если уж ты начал что-то делать, то будь в этом профессионалом, развивайся!

«Граффити — это культура»: интервью с художником Константином Рахмановым
Фото
архивы пресс-служб