Сам термин «жилые ячейки» ассоциируется у нас с советскими домами-коммунами, уродливым социальным экспериментом первых лет советской власти, попыткой внедрить обобществленную форму жилья.
Между тем корни этого названия лежат в том колоссальном изменении образа жизни, которое происходило после индустриальной революции Запада и социальных катаклизмов Востока.
Надвигающаяся новая эпоха, пришедшая на смену исторической, сразу начала менять образ жизни людей. Стали появляться новые функции зданий, которых раньше просто не существовало: рабочие клубы, фабрики-кухни, коммунальные дома. Стал меняться быт и, соответственно, жилье людей. В этот момент начали появляться эти «ячейки».
Придумывавшие их архитекторы хотели подчеркнуть, что это принципиально новый тип жилья, отличающийся от огромных особняков, огромных квартир в доходных домах и, наоборот, тесных рабочих общежитий (строившихся обычно рядом с заводами). Как ни странно, но именно доходные дома можно считать предвестниками новых жилых комплексов с «ячейками». В России они появились сравнительно поздно. Но уже перед Первой мировой войной были построены коридорные дома со студиями (как их обозвали, «гостиничного» типа) и с различными бытовыми предприятиями, делавшими жизнь их обитателей более комфортной. Таким стал один из «булгаковских» домов — дом Нирнзее в Гнездниковском переулке (построен в 1912–1913 гг. по проекту архитектора Эрнста-Рихарда Нирнзее).
Однако после Гражданской войны вопрос строительства новых жилых комплексов стал одним из самых актуальных. Ранние попытки начала 1920-х годов породили маленькие рабочие и кооперативные дома, но это не показалось достаточным. Работавшие над типизацией и индустриализацией строительства жилья архитекторы задумались над более эффективными формами.
Авангард 1920-х — начала 1930-х, объединенный под общим названием «конструктивизм», дал колоссальный выплеск творческой энергии. Понимание архитекторами и художниками процессов смены эпох, начавшихся с первой индустриальной революцией ХIХ века и обострившихся после Первой мировой войны и революций, определило вектор развития искусства периода авангарда.
Первым и, наверное, самым важным реализованным примером нового подхода стал дом Наркомфина. Его идея была в том, чтобы дополнить уклад жизни в частных квартирах разнообразной сферой бытового обслуживания (такой привычной и незаметной для нас сейчас) и богатейшей типологией общественных пространств, существовавших рядом с пространствами частными и плавно перетекавших друг в друга. Эксплуатируемые кровли с цветниками и соляриями, терраса в уровне первого этажа, стоящего на колоннах, переходящая в парк, даже широкие коридоры с естественным освещением, названные Ле Корбюзье (Le Corbusier) «улицами», — это основные, но не единственные примеры. Дом состоит из жилого и коммунального (включавшего первоначально кафе и спортивный зал) корпусов, соединенных переходом на уровне второго этажа.
Что было важным отличием дома Наркомфина и последовавшей за ним в конце 1920-х плеяды подобных домов от предшественников? Эти дома придумывались изнутри — наружу. А в центре внимания был человек, специально (ad hoc) для удобства жизни которого задумывались мельчайшие детали. А вот типизацию М. Я. Гинзбург (автор дома Наркомфина) и его последователи-конструктивисты понимали совсем не так, как ее преподнесли в 1960-е и 1970-е годы. Вместо одинаковых домов, сложенных из типовых панелей, конструктивисты разрабатывали различные типы ячеек (да-да, тех самых ячеек), комбинации которых должны были формировать разнообразные жилые дома.
Ячейки Гинзбурга делились на различные типы в зависимости от потребностей и размера семьи —от компактных «Ф» до объемных «К» и более шикарных «2Ф». Большие поверхности остекления с оригинальными сдвижными окнами, сквозное проветривание и комбинация небольшой высоты потолков с полутора- и двухуровневыми пространствами, необычная цветовая гамма (задуманная специально для зрительного расширения интерьеров) стали чем-то совершенно беспрецедентным для Москвы конца 1920-х годов.
Планировка ячеек была подчинена ритму жизни человека. Все спальни с маленькой высотой комнат выходили на восточную сторону, а высокие (в полтора и два этажа) гостиные с кухнями — на запад с послеполуденным солнцем. Так интерьер становился и просторнее, и объемнее. Под окнами спален, выходящих во двор вдоль всего фасада, вытянулись бетонные цветочницы. Ленточные окна были применены не случайно: при равной по сравнению с традиционными окнами поверхности остекления они позволяли дать в комнаты больше света. Все инженерные системы и коммуникации были спрятаны в двойные межквартирные стены.
Интерьеры дома Наркомфина вопреки расхожему представлению о «белой» стерильной архитектуре 20-х годов были цветными. Напольным покрытием служил новый материал — ксилолит. Вообще Наркомфин является не только манифестом новой архитектуры, но и родоначальником и предтечей разнообразных сегодняшних строительных технологий. Наливной магнезиевый пол с измельченным деревом в качестве заполнителя по прочности не уступал бетонному, но был при этом теплым и более мягким.
Разработанные цветовые решения квартир были призваны гармонизировать жизнь людей, как и все вплоть до мельчайшей детали в этом здании. Первоначальная идея Гинзбурга, описанная в его статье в журнале «Современная архитектура», заключалась в покраске потолков в более плотные тона, чем стены. Такое решение должно было создать эффект большего пространства. Но в течение реализации вносились изменения. Найденные нами в процессе исследований первые цвета соединили «теплую» и «холодную» цветовые гаммы в одно целое. Поверхности, освещенные послеполуденным солнцем, красились в теплые охристые оттенки. А вот поверхности стен, выходящие на восток, были решены в «холодных» тонах. При этом применялось большое количество цветов так, что возникало ощущение, что почти каждая плоскость имеет свой оттенок.
Николай Милютин, заказчик дома в бытность наркомом финансов, решил использовать помещение вентиляционной камеры на крыше. На механическую вентиляцию не хватило денег, а комната для нее уже существовала. Так, несмотря на недовольство авторов отступлением от первоначального замысла, рядом с четырьмя ячейками общежития возник первый советский пентхаус. За основу Милютиным была взята ячейка типа «К», которую он переработал для себя.
Ячейки в доме Наркомфина делились на различные типы в зависимости от потребностей и размера семьи
Вопреки различным слухам, ячейки в доме Наркомфина были снабжены всеми удобствами, ванными и кухнями. Авторами дома были специально разработаны компактные эргономичные кухни. В ячейках «Ф» эти кухни, расположенные в небольшом помещении гостиной, закрывались дверцами-«гармошками». Дом привлек неординарных личностей, здесь поселились Дейнека, Семашко, Антонов-Овсеенко и другие яркие представители той эпохи. Жили в нем и автор — Моисей Гинзбург, и заказчик проекта Николай Милютин. На старых фото мы видим этих людей, гуляющими в парке перед домом, стоящими на плоских кровлях-террасах, отдыхающими в коммунальном корпусе.
Ячейки дома Наркомфина обозначали совершенно новый стиль жизни, многогранный и современный. За ним последовали похожие дома в Москве, Екатеринбурге и Саратове. К сожалению, после 1934 года все архитектурные и художественные группы, в том числе ОСА и АСНОВА, были разгромлены как продвигавшие «вредное» буржуазное искусство.
Судьба конструктивистских зданий была нелегкой. В то время как во всем мире авангардная архитектура продолжала поступательно развиваться и эволюционировать, наши московские шедевры оказались выброшенными на задворки города, заколоченными и перестроенными. Их объявили чуждыми и вредными для широких народных масс. Только с 1990-х годов начался процесс переосмысления ценности немногих сохранившихся памятников эпохи авангарда, ставших к тому времени романтическими руинами.
Российский авангард влиял и подвергался влияниям мировых центров культурного развития. Связи между архитекторами Москвы, Берлина, Парижа и других европейских и североамериканских городов, их переписка и постоянное общение позволили назвать рождающийся новый большой стиль в архитектуре интернациональным стилем. Под этим именем его и знали в 1930-е годы. Надо сказать, что параллельно с конструктивистами в России рационалисты в Германии также предлагали новые формы жилья. Рабочие поселки Бруно Таута (Bruno Taut) вокруг Берлина, проекты Вальтера Гропиуса (Walter Gropius) также формулировали новый lifestyle — антипод мрачных доходных домов кайзеровской Германии. Баухаус в Дессау и ВХУТЕМАС в Москве стали двумя основными архитектурными школами того времени, оказывающими влияние на профессиональное сообщество во всем мире. Рационализм как направление архитектурной мысли начал развиваться и в Северной Америке параллельно с органической архитектурой Фрэнка Ллойда Райта (Frank Lloyd Wright). Задачи «Нового курса» Рузвельта, призванного вывести страну из кризиса 1930-х, были связаны со строительством экономичного современного жилья.
Баухаус в Дессау и ВХУТЕМАС в Москве стали двумя главными архитектурными школами того времени
В Тель-Авиве, согласно генеральному плану одного из самых известных тогда градостроителей Патрика Геддеса (Patrick Geddes), была реализована концепция «города-сада». Бежавшие от нацистов архитекторы Баухауса проектировали на отвоеванных у пустыни территориях дома Белого города, одного из самых значительных памятников модернизма из списка ЮНЕСКО. Эти дома содержали новые разновидности жилых ячеек, адаптированных к жаркому засушливому климату. Идеи новой интернациональной архитектуры распространялись все дальше.
Внимательно наблюдавший за конструктивистами (увлеченными в свою очередь им) Ле Корбюзье (Le Corbusier) реализовал в разрушенной после Второй мировой войны Европе шесть жилых единиц (l`unite d`habitation) — хабитатов. В них без труда угадываются идеи, заложенные в доме Наркомфина и подобных конструктивистских зданиях. Так жилые ячейки появились во Франции и снова в Германии (один из хабитатов был построен в Берлине). Двухуровневые квартиры жилых единиц выходили в широкие коридоры-«улицы». Магазины, прачечные и детские сады были встроены в новаторские здания. Поднятые на массивных пилонах, эти дома также свободно пропускали сквозь себя пространства парков, на территориях которых были построены.
Дальше эстафету подхватили архитекторы Великобритании. Увлеченные Корбюзье, они назвали свое направление брутализмом (от франц. beton brut — необработанный, «чистый» бетон, который без специальной отделки использовал в своих домах Ле Корбюзье). Новые жилые комплексы Голден Лейн Эстейт и Барбикан, а далее и многие другие продолжили традицию, начатую российскими конструктивистами. Двухуровневые квартиры с небольшими кухнями и легкой мебелью, спроектированной финскими дизайнерами, — «ячейки» и сейчас весьма популярны на лондонском рынке жилья. А общественная часть комплекса Барбикан превратила его в самостоятельный микромир в историческом центре города. Помимо общих фойе — гостиных, кафе, ресторанов, в нем расположены оранжерея и театр. Внутренний двор в нескольких уровнях с площадками для отдыха и искусственными водоемами (в которых можно встретить цапель и другую живность) утопает в зелени. Архитектура Барбикана, задуманная архитекторами Питером Чемберленом (Peter Chamberlin), Джеффри Пауэллом (Geoffry Powell) и Кристофом Боном (Christoph Bon) также стала воплощением идеи «города-сада».
В Монреале к Всемирной выставке 1967 года по проекту Моше Сафди (Moshe Safdie) был построен жилой комплекс Habitat 67. Три сотни кубов (каждый содержит внутри жилую ячейку) были скомпонованы так, что крыша нижнего куба становилась открытой террасой для верхнего.
Выросшее из модернистской традиции течение метаболистов зародилось в Японии, но стало быстро популярным и в Европе. Пытаясь соединить новаторство современной архитектуры с традициями, Кисё Курокава (Kisho Kurokawa) построил в Токио знаменитую капсульную башню «Накагин» (Nakagin Capsule Tower). Примененные в ней модульные компактные ячейки стали примером для футурологов. Концептуальные проекты Йоны Фридмана (Yona Friedman), Поля Меймона, группы Archigram и советской группы НЭР показывали жизнь в ячейках городов будущего, распластавшихся в воздухе над историческими городами и лесными массивами. За этими яркими образами угадывались горизонтальные небоскребы Эль Лисицкого, линейные города Леонидова и архитектурные фантазии Кутикова.
Не буду перечислять другие построенные в Европе, Америке и Азии дома с ячейками. Из приведенных примеров видно, что зерна, заложенные нашими архитекторами-конструктивистами, дали разнообразные и неповторимые всходы. Сформировался современный уклад жизни. Компактные жилые пространства в одном или нескольких уровнях стали его неотъемлемой частью. В них пришли и органично вписались новые технологии: беспроводные сети, интеллектуальное управление «умного дома». Связанная с ячейками общественная среда и коммунальная инфраструктура кажутся нам сегодня важным атрибутом жилого комплекса.
Став памятниками современной архитектуры, объектами мирового культурного наследия, дома той эпохи не потеряли своей актуальности, не превратились в мертвые монументы. Гибкость и свобода планировок, функциональное устройство делают их использование в современных условиях очень ясным и соответствующим первоначальному назначению. Став историей, эти здания остались востребованными и современными. Жизнь в ячейках дома Наркомфина или хабитатов Корбюзье и Барбикана продолжается.
