Гриша, о вас говорят преимущественно как о граффити-художнике. Но на вашей первой персональной выставке в галерее Ruarts это направление вообще не было представлено. Почему?
Думаю, потому, что у меня нет «основной» художественной практики. Я занимаюсь граффити и графикой и между ними равносильно балансирую. Эти практики абсолютно полярны, но обе — акты творчества, при этом дополняют друг друга в нечто целое для меня лично. Поэтому мне комфортно в таком ритме существовать.
Насколько они тематически отличаются друг от друга?
Тематически я, наверное, не смогу их разделить. В моем уличном искусстве практически нет никакого социального или политического контекста и никогда не было. То же самое и в рисунках, которые я рисую дома. Поэтому, если увидеть что-то на улице и рисунки в рамке на стене, то в целом будет понятно, что они из одной «коробки». А какую-то тему выделить сложно — поэтому я и рисую, объясняться словами гораздо сложнее. Я художник визуального жанра и делаю то, что представляю в своей голове.
В вашей биографии пишут, что отсчет творчества идет с 2004 года…
Это в корне неверно, потому что рисую я лет с пяти, а это 1994 год. Где-то хранятся даже кипы бумаг: дядя работал в офисе и приносил мне использованные листы, а я сидел у бабушки дома и с утра до вечера рисовал. Помню это очень ярко. Потом была художественная школа, училище, где были уроки рисунка, которые заходили туго: академизм у меня всегда был через палку, я не мог сидеть и что-то срисовывать, мне тяжело. Тогда, как и сейчас, мне нравилось просто реализовывать какие-то свои идеи, фантазии, экспериментировать в технике. А дальше — Московский институт культуры, «кулек», как его называют, отделение дизайна и рекламы.
А когда впервые познакомились с уличным искусством?
В 2001 году. Помню это потому, что тогда распечатывали снимки с фотокамер, а там всегда стояла дата. Тогда в наш район переехал мой будущий друг, который уже был сильно увлечен граффити. Через него я и познакомился с этой культурой, вдохновился, впервые взял в руки баллончик и начал пробовать себя.
Первая серьезная работа когда появилась, на ваш взгляд?
Ну, это философский вопрос… Даже не знаю…
Ну, по крайней мере такая, которую вы бы включили в портфолио. Или разместили на своем сайте.
Из уличных, наверное, ни одной. Это вообще странно — помещать уличные работы в портфолио. Для меня граффити — скорее отдушина, как для кого-то дача или гараж. Думаю, меня эти работы не репрезентуют как какого-то профессионала в искусстве. И это даже не искусство, а что-то вроде спорта… Не совсем то слово, но в целом близко. Мне в первую очередь важен сам процесс и мое нахождение в нем. То есть сам продукт вторичен. В этом и есть прелесть уличного искусства, и мне сложно его как-то репрезентовать. Поэтому, мне кажется, бессмысленно это вставлять в портфолио.
То есть вам нравится процесс. А что именно рисуете на стене — не важно?
Конечно, мне не все равно, что я рисую. Но это не самое главное в этом процессе. Вообще 70% рисунков на стенах до утра не доживают. У меня иногда даже не получается их сфотографировать.
Как относитесь к тому, что ваши работы исчезают?
Прекрасно! Мне это даже нравится. Я давно поймал себя на мысли, что почему-то люблю эфемерность — в уличном искусстве это одна из сторон, которая меня привлекает. Тебя могут прогнать, ты можешь успеть сделать только точку, ты можешь потратить часов шесть на рисование всю ночь, а потом даже не увидеть, что ты рисовал, это закрасят через час. Именно такие случаи происходили со мной, и я заметил, что это вызывает во мне положительные эмоции.
Граффити на заказ делали?
Да, делали с коллегой Женей Озиком (0331с). Рисовали три мурала на ЗИЛе на трех больших зданиях. Но это был не типичный заказ, как это бывает — с согласованиями с городскими властями, эскизами и так далее. Когда-то мы посылали эскизы на городские фестивали, но они всегда шли вразрез с тем, что администрации привыкли видеть на стенах. А тут нам сразу сказали: «Да пожалуйста, рисуйте это». И мы нарисовали.
С чего все-таки начались опыты с граффити в начале 2000-х?
Сначала мы не рисовали ничего. Помню, первые баллончики мы взяли в руки и написали что-то типа «Слава Иисусу». Потому что тогда были распространены всевозможные секты, которые дислоцировались в подвалах в разных районах Москвы. Ты мог прийти, послушать какой-то отрывок из Библии, и тебе давали сникерс — они тогда были в цене. Еще они давали краску, чтобы можно было писать, прославлять, так сказать, имя Божие.
А потом я просто начал рисовать какие-то лица, что-то еще. Поначалу ты все равно что-то невольно копируешь. Вот и мы смотрели в журналы, которые можно было достать, ездили на другой конец Москвы, где граффити уже было более развито, перерисовывали к себе в тетрадку (смеется).
Потом продолжил сам, как-то развивался, а в 2006-м бросил, зашел в тупик. Вернулся уже через три-четыре года, когда уже гремел этот пресловутый стрит-арт, когда уже начали рисовать не просто баллончиками шрифты или рисунки, а началось какое-то развитие, появились ребята, которые на стенах рисуют кистями, валиками, палками, просто краской, канон был разрушен. Тогда захотелось. Чем до сих пор и занимаюсь.
В этот период возвращения вы и познакомились с Женей Озиком?
Да, где-то в 2010-м мы просто начали вместе рисовать. Женя человек бездонный, он в уличном искусстве, на мой взгляд, ушел гораздо дальше многих и до сих пор рефлексирует очень сильно. И это очень круто, меня это восхищает. Когда я это понял, я стал более тесно с ним общаться, было интересно.
Он тогда делал выставку знаменитых заборов ПО-2, выполненных из фарфора, — они были одним из символов постсоветского уличного пространства. Он хотел их расписать вручную и пригласил разных уличных художников. Но пришел только я. Это был первый совместный рабочий процесс. Мы сидели где-то на фабрике на Волгоградском проспекте прямо рядом с женщинами, которые расписывали какие-то фарфоровые фаллосы — они, вероятно, были тогда востребованы на рынке фарфора (смеется). И рисовали крошечные граффити на этих маленьких сувенирного размера заборах. Тогда я понял, что такое, собственно, рефлексия в какой-то тематике, в которой ты варишься.
С тех пор постоянно вместе работаете?
Да, потом сделали достаточное количество проектов. Последний называется «Наш каменный век». Женя в Измайлово нашел на земле осколки кристаллов. Из них мы сделали какую-то одежду, предметы сюрреалистического и реального быта, какие-то украшения. И сняли о них фильм в начале этого года.
Но все это время вы параллельно продолжали рисовать графику дома. На прошлогодней выставке были работы за последние десять лет. Она называлась «Непозволительная роскошь». Почему?
Если посмотреть на рисунки, которые там представлены, можно понять, сколько часов на них потрачено. Это колоссальное количество! Рисование потому и непозволительная роскошь для меня, что очень сильно отвлекает от жизни в целом. То есть у тебя есть выбор: либо ты занимаешься чем угодно, либо рисованием. И большую часть своей жизни я выбирал рисование, которое, по большому счету, не приносит хорошего дохода. И ты начинаешь страдать — банально от того, что, например, сейчас нужно искать деньги на еду; что оно отвлекает тебя от общения с любимым человеком…
Сколько уходит времени в среднем на один рисунок?
Они разные по формату. Сейчас я рисую один рисунок, например, уже третий месяц. Но опять же — это из-за того, что я сейчас вышел на работу и не могу им заниматься. А в среднем на бумаге формата А4 я могу нарисовать за две недели.
Что и где вы рисуете сейчас на улицах?
Мне интересно именно нелегальное рисование на каких-то фасадах в Москве. В легальном я вообще смысла не вижу, теряется вся специфика уличного рисования, кроме, пожалуй, масштаба. Рисую спонтанно, просто на каких-то домах, которые меня привлекают. Это должна быть абсолютно пустая стена, как чистый лист. Либо здание с привлекательной архитектурой. И предпочитаю рисовать какие-то высокие рисунки с больших палок, вопреки вот рисованию в стол.
Последняя работа где?
Последняя — на одном заброшенном здании в поселке на Новорижском шоссе. Сама геометрия строения продиктовала сделать на крыше рисунок дракона.
