Фокус внимания: интервью с директором МАММ Ольгой Свибловой

Из детства

Я привита три раза против COVID-19, но в детстве я была привита главной прививкой — любовью к искусству. В шесть лет мама привела меня в Пушкинский музей, а потом школа привела в Третьяковку. Там была замечательная экскурсовод Елена Александровна Лебединская. У меня плохая память, и я бесконечно забываю все, что можно, но вот имена людей и встречи, которые меня чему-то научили, помню. Елена Александровна так рассказывала о каждом художнике и о каждой работе, что до сих пор все картины в Третьяковке говорят для меня ее голосом. Она учила видеть свет, цвет, композицию, понимать, о чем картина. Она учила не смотреть, а видеть. Искусство — это символический объект. Мы видим в произведениях то, что есть в нас самих, о чем мы часто не догадываемся. Благодаря искусству мы открываем и меняем себя.

Андеграунд

В 19 лет я вышла замуж за поэта Алексея Парщикова, начала писать статьи про андеграундную поэзию, устраивать вечера для поэтов, где, конечно, оказывались и художники. Однажды поздно вечером я шла по Остоженке, как раз там, где сейчас наш музей. Мне нужно было свернуть в Зачатьевский переулок. По правой стороне, почти у реки, стоял дом, где в малюсенькой комнате в коммуналке жили наши с Алешей ближайшие друзья. Зима. В Москве бывают такие чудесные, магические мгновения, когда город укрыт белым девственным покрывалом. Пахнет карамелью с фабрики «Красный Октябрь». Вдруг передо мной появляются три бородатых и волосатых человека, которые разительно отличаются от нормальных советских прохожих. Они портят белый покров огромными следами. Я иду за ними и развлекаюсь тем, что прыгаю, пытаясь попасть в их следы, чтобы еще больше не наследить. С удивлением понимаю, что наши маршруты совпадают: они заворачивают туда же, куда мне нужно, в этот переулок. Скрываются за маленькой железной дверью, и я почему-то понимаю, что мне можно пойти за ними. И даже нужно. В какой-то момент нас ведет лучший ориентир — интуиция. Я зашла, и там оказалась толпа народу, квартирная выставка художников андеграунда. И там я впервые увидела знаменитый «Паспорт» Оскара Рабина и его «Селедку». А через пятнадцать минут я уже почти со всеми перезнакомилась. Дальше как-то так и пошло: от мастерской к мастерской, от подвала к чердаку, от чердака к подвалу.

Куратор

В 1987 году знакомые финские журналисты попросили меня сделать первый фестиваль советского андеграунда в Иматре. Меня назначили комиссаром. В английском это синоним куратора. Изначально я плохо понимала, что это значит, и пританцовывала, напевая «и комиссары в пыльных шлемах». Программа включала искусство, поэзию, кино, перформансы. Мы все тогда выехали «на запад» в первый раз. Тогдашние молодые мальчишки — сегодня классики российского и мирового искусства. Выехал десант знаменитого сквота на Фурманном переулке, в том числе замечательная группа «Мухоморы», там же была первая легально выехавшая из Советского Союза выставка Александра Родченко. Поехала группа «Поп-механика» во главе с Сергеем Курехиным. И то, что они делали, — было гениально. Чтобы понять, что перед тобой выдающийся художник или музыкант, не надо ждать подтверждения мировыми и национальными премиями. Надо пользоваться интуицией и теми знаниями, которые у тебя есть. По жизни надо идти с широко раскрытыми глазами. Когда я делала фильм о великой Дине Верни — музе и модели Майоля, Боннара, Пикассо, которая открыла Сержа Полякова, устраивала первые парижские выставки Ильи Кабакова, Эрика Булатова, Владимира Янкилевского, я спросила ее: «Как вам столько удалось?» Она ответила: «Il faut avoir les yeux ouverts» («Надо держать глаза открытыми»). С конца 1980-х я начинаю курировать большое количество выставок в России и за рубежом: в Америке, Исландии, Финляндии, Швеции, во Франции и Великобритании.

Любовь

В 1991 году в Париже я встретила своего будущего мужа, француза Олливье Морана. На тот момент у него был свой художественный центр, который назывался La Base. На «Базу» меня пригласил друг-художник Никола Овчинников. Я оказалась перед железной дверью любимого зеленого «кабаковского» цвета. Внутри потрясающее пространство, белое со стеклянным куполом. Две лестницы ведут в небольшой домик — офис. Там на стене висят «Праздники» любимого художника Ильи Кабакова. Думаю, кто же мог эти работы здесь повесить? Идем дальше: вижу «Проекты реконструкции звездного неба» Франциско Инфанте — любимейшая работа любимейшего художника. На вопрос, кто купил и повесил в Париже эти до боли родные работы, Никола ответил: «Это Олливье». Я уже влюбляюсь. Ты любишь тех, кто с тобой на одной волне… Эстетические потребности, они не насыщаемы. Что делает людей спаянными вместе? То, когда вы можете бесконечно обсуждать новые книги, новые выставки, новых художников — десять, двадцать, пятьдесят лет. Пока я любовалась «Праздниками», Олливье пришел и быстро приготовил самый красивый и самый вкусный в моей жизни ужин. Все. Я влюбилась. Не в коллекционера, а в высокого бородатого дон кихота, который через несколько месяцев сделал мне первый подарок — факс. И он мне по факсу писал: «Je t’aime, je t’aime, je t’aime», и так страницами. Я стала жить на два города — Москва и Париж.

Фотография

С середины 1980-х в мире фотография становится ведущим медиа в современном искусстве. В начале 1990-х Франция — родина фотографии — бурлила фотофестивалями и фотовыставками. Я приехала на Art Basel в 1989 году, где я, кажется, была первым русским посетителем. Что меня поразило там? Фотография! Красные, радиоактивные лисы Сэнди Скогланд. Я вообще не могла понять: как это сделано? У нее просто такой дар. А потом один из основателей Art Basel повел меня в свою галерею. И я вижу совершенно другую фотографию Бернда и Хиллы Бехер. Черно-белый снимок, на нем промышленные объекты, водонапорные и силосные башни… И это был шок!

Музей

В 1992 году Олливье хотел построить в Москве Французский центр современного искусства в Парке Горького, начались переговоры. Уже было решено, что мы поженимся. И мы сидим ночью и думаем: подписывать этот контракт, не подписывать. Понимаем, что, если этот центр будет строиться, я буду жить все время в Москве. И мы подумали, что наше время важнее, решили не строить этот французский центр, а жить между двумя городами… А в 1995-м в Париже на улице меня окликнул Александр Иванович Лазарев, замглавы Департамента культуры Москвы, — с ним тогда, три года назад, мы и обсуждали создание французского центра. Он попросил помочь делегации с переводами на переговорах с мэрией Парижа. Эта встреча была как раз на стройке Европейского дома фотографии. Обратно все поехали на машинах, а мы шли пешком с директором Жаном-Люком Монтероссо, и я спрашиваю его: «Что нужно, чтобы делать вот такой месяц фотографии, как проходит в Париже?» Он ответил: «Надо уметь не спать». Это я точно умею. Через пару дней я появилась с московской делегацией в мэрии Парижа, французы ждут от них предложений, разговор не клеится. Я со своей стороны брякнула: «А давайте мы сделаем международный месяц фотографии в Москве и побратаемся с парижским».

Предложение встретило бурную поддержку французской стороны. Я и не понимала, какого количества сил потребует эта авантюра. Но потом мне повезло брать интервью у Анри Картье-Брессона, который не давал интервью 15 лет, а со мной проговорил три часа. Я вышла окрыленная! И в 1996 году открылась весенняя биеннале. Мы показали Картье-Брессона и других звезд фотографии. Открыли российские музейные и архивные коллекции, которые никогда не выставлялись. Показали российских художников, начинавших работать с фотографией: Владика Мамышева-Монро, Олега Кулика, AES+F… Приходилось чинить канализацию и красить стены в выставочных залах. У меня в двух комнатах практически на постоянной основе жили четыре человека, которые делали первую фотобиеннале. Я семь месяцев практически не переодевалась, потому что все шкафы с одеждой были заставлены фотографиями в рамах. Плакала по ночам, звонила Олливье, говорила, что если он скажет, то я брошу все и приеду. Он всегда отвечал одной фразой: «Я хочу, чтобы ты была счастлива». Он знал, что я очень хотела музей. И значит, я должна продолжать! А после того, как я увидела публику, то поняла, что не смогу остановиться. «Мы в ответе за тех, кого приручили».

Мне всегда было интересно современное искусство. Но я знала, что Московский дом фотографии в то время было гораздо легче открыть, чем сразу Музей современного искусства. Летом 1996 года я написала в Департамент культуры предложение об открытии первого в России Музея фотографии и уехала в отпуск. А осенью вышла на работу директором Московского Дома фотографии. На Остоженке крыша проваливалась, а в малюсеньком зале торговали украшениями из уральских самоцветов. И я начала строить Дом, параллельно делая выставки и биеннале на других площадках. С 2001 года мы — Мультимедийный комплекс актуальных искусств. У нас есть Музей фотографии со 170 тысячами единиц хранения, Школа Родченко, которой мы гордимся, 15 лет. Мы делаем выставки звезд мирового современного искусства, показываем молодых художников, мультимедийные проекты.

Спасибо

Спасибо моему мужу Олливье за ВСЕ. Он любил искусство не меньше, чем я, и поддерживал мои безумные идеи. Мы — единственный цивилизованный музей, возникший по-настоящему в трудное время capitalisme sauvage. Для того чтобы это случилось, нужна была поддержка города, частных партнеров, конкретных сумасшедших людей, которые могли прибежать ночью и днем, бросив свои дела. В мире есть люди, которым не наплевать. Музей — это труд замечательной команды, костяк которой рядом все 25 лет. К юбилею мы издаем книгу, в которой скажем спасибо каждому персонально!

Будущее