Александр Добровинский об искусстве и собирательстве

АЛЕКСАНДР ДОБРОВИНСКИЙ: Да, это началось еще в детстве. Свои первые деньги на искусстве и антиквариате, а антиквариат я считаю частью искусства, я начал зарабатывать в двенадцать лет. Я из семьи потомственных коллекционеров. Дедушка был известным коллекционером, мама тоже что-то собирала, поэтому я знал обо всем, что происходит, и что модно. Взрослые всегда брали меня на обход антикварных магазинов: Столешников, Арбат, Кировский, на улице Горького был букинистический… Во время таких обходов я, как милый мальчик, со всеми здоровался. И продавщицы меня запоминали. После школы я брал портфель и шел по тем же антикварным адресам. Высматривал, появилось ли что-то новое. И я помню свою первую сделку.

Я увидел очень хорошего Айвазовского, который стоил тогда довольно больших денег — тысячу двести или полторы тысячи рублей. Я уже мог отличить учеников от самого мэтра, а еще я знал коллекционера, который это собирал. У меня было две копейки, я вышел, позвонил товарищу дедушки и сказал: «Вы знаете, на Арбате стоит очень хороший Айвазовский, и мне кажется, что оригинальный, а не ученики. Попросить отложить для вас? Там тетя Света сегодня». На что товарищ дедушки отвечал: «Да, конечно». Прошло какое-то количество времени, он пришел к нам домой и принес мне коробку конфет. Я сказал, что национальная еврейская болезнь — это диабет, поэтому конфеты возьмите себе, а мне лучше дайте три рубля.

Неплохо! А как это развивалось-продолжалось?

Немало я узнал от профессионалов из парижского аукционного дома Друо — стал не только разбираться в искусстве, но и понимать его дух, что значительно интереснее. Ощущается он только тогда, когда через твои руки проходит много-много всякого. Это ощущение духа искусства  помогло в будущем — мне достались две очень больших коллекции, в которых имелись подделки. Мне удалось вовремя это почувствовать и избавиться от них.

Интересы людей, которые вас «учили», как-то повлияли на формирование ваших собственных пристрастий?

Практически нет. На меня повлияло свойственное мне внутреннее ощущение, которое относится не только к искусству и антиквариату — меня всегда интересовало то, что не интересовало других.

Вот здесь поподробнее, пожалуйста.

В 1992 году я приехал в Россию, где советский фарфор тогда считался мещанством. Самая дорогая фигурка могла стоить двести долларов, это был потолок. Наглейший человек мог запросить такую цену. Через три года все начало меняться.

Вас считают тренд-сеттером коллекционерства. Расскажите о специализациях, об особенностях ваших коллекций.

Я люблю XX век, я дитя XX века, и всегда собирал то, что никому никогда не было нужно. Таких коллекций у меня много. Среди них и агитационные лаковые миниатюры, которые с моей легкой руки теперь называются во всех учебниках во всем мире «агитлаком». И примерно такая же агиткость. Сегодня я уже готов говорить об агит-драгоценностях, о которых никто ничего не знал и не видел в глаза. А это совершенно великий пласт нашей культуры. И плакаты, которые не пользовались популярностью в нашей стране. Помимо того, в последнее время я сосредоточился на книгах раннего советского периода. Ну и фотография, конечно же.

Интересно, почему вот в искусстве у вас именно первая половина XX века, а точнее, тридцатые и сороковые, а не, скажем, конструктивизм.

Нет-нет-нет, я с большим удовольствием беру конструктивизм. Более того, я перестал интересоваться исключительно нашей страной Россией. Меня привлекает и западноевропейское искусство. Тут я подглядываю на 1960-е годы. То есть туда, что еще несколько лет назад не было никому интересно, кроме меня… Вообще, я собрал достаточно симпатичную коллекцию 1960-х годов.

Что именно?

Западноевропейское искусство: мебель, живопись, прикладное.

Мебель 1960-х — то есть ровно то, что считается коллекционным дизайном!

Да, так. Вообще 1960-е еще более привлекательны для меня, чем 1920-е и 1930-е. Если те годы и были мне интересны, то отголосками, которые попали в 1960-е. А вот 1960-е, на мой взгляд, — это последний в нашей цивилизации оплот чего-то нового, что было придумано человечеством. Все остальное теперь — перепевки былого. Причем в 1960-е новизна была во всех сферах культуры. Эти годы плохо откликнулись нам в плане общемировой ментальности, но если говорить о культуре, то именно в 1960-х годах был последний «крик» человека, начиная от моды, заканчивая фотографией.

Может, назовете пару имен из 1960-х, чьими предметами в коллекции особенно гордитесь?

Мне очень нравится мебель шведов и финнов. Они потрясающе работали, это было настоящее открытие. Дизайн, вы совершенно правы, развился в 1960-е годы, и он тоже еще пока недооценен. Из художников в 1960-е годы прекрасно творил Ван Донген. И, мне кажется, есть еще вещи 1950-х и 1960-х годов, которые недооценены, например, керамика Пикассо. Она сегодня довольно дешево стоит, и мало кто на нее обращает внимание.

Не говоря уже о финском стекле.

Или даже наше отечественное стекло — великолепное, великое! Моя жена собирает советское стекло 1960-х годов. Кроме того, на рынке сейчас спокойно можно подобрать рисунки той же Шанель. И какого-нибудь Сен-Лорана или раннего Пако Рабанна, Можно все это найти, и это безумно интересно.

Но это меморабилия уже какая-то получается.

Нет, почему, если мы собираем рисунки Бакста и ценим его безумно. Да, великий художник. Но и рисунки Сен-Лорана потрясающие совершенно.

В международной арт-среде существует мнение, что Россия только своим авангардом и совершила вклад в мировое искусство. Что скажете?

Знаете, худшее, что могло произойти с Россией в плане культуры — конечно же, революция. Которая сначала вдохнула воздух в искусство — 1920-е и 1930-е годы, совершенно великие. Авангард!  А потом все сжала. Советские 1960-е годы не считаю интересными. Ноконформисты, конечно, неплохи, но они для меня очень политизированы. Далее. А почему мы списываем великую русскую музыку и фотографию? Несмотря на то, что фотографов сажали, они были, и были великолепны. Я считаю, что фарфор, музыка, стекло и живопись, вышедшая из ОСТовцев — это недооцененные художники. Пименов, Самохвалов стали входить в моду в 1990-е, но есть еще много-много других. Кроме того, я никогда не скажу, что помимо авангарда у нас ничего нет, потому что я собираю и агитлак, и агиткость, и считаю, что это абсолютные шедевры.

Вы упомянули политизированность. Если говорить о современном искусстве, согласны ли вы с тем, что сейчас политизированность — обязательная составляющая успеха?

Успеха? Сейчас я вам скажу крамолу, которую несколько раз говорил в разных передачах на радио, к полному возмущению слушателей. Но я все равно придерживаюсь этого мнения, и, надо сказать, серьезные коллекционеры со мной согласны. Искусство становится искусством только тогда, когда перепродано два раза. До этого оно не искусство. И даже первая продажа любой вещи, будь то живопись или прикладное… Я не считаю, например то, что Шилов художник большого искусства.

Со вторичным рынком там действительно не очень.

Вот! Искусство становится искусством тогда, когда в него влюбляется коллекционер, приобретает его, и вещь начинает каким-то образом интересовать рынок. Музеи — это тоже коллекционеры. Модильяни не был искусством до того момента, пока не стал модным, и его не стали покупать. А до того никто не знал, что он великий художник.

А вы вообще собираете современное искусство?

Современное искусство сегодня не имеет цены как таковой, потому что рынок еще не сформирован. Вместе с тем есть очень хорошие художники, которые мне нравятся, и я с большим удовольствием приобрел бы их вещи. Например, Якут. А вот Дубосарский и Виноградов — не мое, потому что я видел аналоги на Западе. Одно время мне нравился Беляев-Гинтовт, и было в нем что-то забавное, но когда это пошло на поток, то потеряло для меня интерес.

Я часто бываю в галереях и обращаю внимание на эволюцию художников. Мне это интересно. И этим наш рынок, конечно, увлекателен. Каким образом происходит эта эволюция, непонятно, но она, безусловно, есть. Вот Целков, Пивоваров — они как-то остались в своей нише, как и знаменитый и самый раскрученный Кабаков. А сегодняшние наши современные художники довольно быстро эволюционируют. Может быть, за исключением AES+F, которые нашли себя и там работают. Мне же нравится, что появляются новые художники, такие, как Йоффе, например.

Как вы думаете, есть ли у вас чутье, если говорить о современном искусстве?

Да, есть чутье и на старое, и на новое. Но есть вещи, которые я не понимаю, и они тяжелы для моего восприятия, потому что я все-таки дитя ХХ века. И еще, я все всегда пропускаю через себя, а не через дядю Васю из пятого подъезда. Есть мир, и есть я.

А что из жанров искусства вам тяжело принять?

Большие инсталляции, видео-арт. Я не понимаю, как его собирать, я не понимаю, как с ним жить в моем пространстве коллекционера.

Инвестиционная составляющая, она вас интересует?

Никогда. Вот смотрите, перед вами шедевр Палеха 1935 года. Был приобретен в свое время, в самом начале 1990-х за две копейки, А сегодня мне предложили за него баснословные деньги, потому что это редкий сюжет наива, который был запрещен в Советском Союзе. Подобных работ всего пять-шесть штук за всю историю коммунистической реалии. Но это не причина ее продавать. Висит и радует глаз. Я знаю, что она у меня есть, а у других нет. Даже если я ее продам, я же не повешу миллион долларов на стенку вместо. Я лишусь удовольствия рассказать о ней, например, вам. Поэтому инвестиционная составляющая хороша для спекулянтов. И это нормально: без спекулянтов мы, коллекционеры, не существовали бы. Инвестиционная составляющая — чтобы знать, что твои вещи дорожают. К примеру, известны два экземпляра вот этого плаката (показывает), написанного самим Маяковским. Он дорожает каждый год. Музей Маяковского приходит и хнычет: дайте на выставку. Я, конечно, радуюсь, хотя передача предметов на выставку — сложный процесс. Что мне с того, что плакат дорожает каждый год? Дети продадут, наверное.

Интересно…  Нет ли противоречия в том, что признание приходит с деньгами?

Я говорил о коллекционировании и об инвестициях. Это разные вещи. У меня же было такое в жизни, что я продал три огромные коллекции. По тем или иным причинам пришлось с ними расстаться. Да, прибыль, которая была, можно было оценить экономически. Но собирая эти никому не нужные в свое время штуки, думал ли я об этом? Конечно, нет. Хотя работа с коллекцией — отдельная тема. Если вот вы серьезный коллекционер с задатками спекулянта, вы делаете какую-то рекламу. Затем вы ее вбрасываете в пространство других людей, которые ее принимают или не принимают, восхищаются или не восхищаются, начинается какой-то ажиотаж, и так далее. То есть, серьезные инвестиции не только в сами предметы, но и в их раскрутку.

Вернемся к психологическому портрету коллекционера. Каков он?

Это несчастный человек, больной на всю голову, как скажут в Одессе. Человек, который является жертвой аферистов, спекулянтов и людей, желающих что-то «втюхать». С другой стороны — это самый счастливый человек на свете, проживающий великую, всепоглощающую болезнь коллекционирования. Если он, конечно, настоящий коллекционер. Всегда говорил и говорю, что коллекционирование зиждется на трех китах: инстинкт охотника, инстинкт исследователя и инстинкт «похвальбушника». Гобсеков становится все меньше и меньше — тех, кто сидит и чахнет над златом. Мы живем в эпоху, когда все становится прозрачно и открыто. Мы делаем выставки, приглашаем друзей, и самое большое удовольствие — видеть завистливые глаза своего товарища, который смотрит на появившуюся у тебя вещь.

Также я пришел к выводу, что самый любимый предмет —  тот, который ты приобрел последним. И пока ты не наигрался с ним, не переходишь к следующему. Это как любовница, последняя — самая любимая. Коллекционирование — такая штука, куда уходят счастье, деньги, забота, мысли и огромное количество информации, без которой коллекционер прожить не может. На самом деле, в обществе коллекционер несет в себе очень большой положительный эмоциональный заряд.

Во-первых, собирая современное ли искусство, XVI ли век голландцев, мы продвигаем пласт искусства и сохраняем его для других. Много вещей погибает в войнах и революциях, а уцелевшее сохраняется в частных коллекциях. Второе: любой коллекционер становится, безусловно, знатоком своего хобби. И это здорово, потому что мы по крупицам выискиваем какие-то вещи. Я ничего не понимал в фотографии, был полный ноль, хотя это ХХ век. Но когда мне досталось восемнадцать тысяч фотографий одним огромным лотом, я понял, что на самом деле фотография — это то, что мне безумно нравится, и начал собирать. И сегодня, я думаю, у меня одна из самых больших коллекций в стране. Она меня всячески поглотила, и я занимаюсь тем, что исследую поиски Ман Рея или какие-то снимки Бритикова 1970-х годов, когда он еще был студентом операторского факультета ВГИКа, и тому подобное.

Из традиционных вопросов мэтрам: какие советы дадите начинающим коллекционерам?

Собирайте только то, что нравится. Потому что вещь, которая у вас стоит, лежит, висит и двигается, должна вас только радовать. Если вы будете собирать то, что вам не интересно, вы никогда это не повесите на стену. Поставите в угол и будете переживать, что это вам совершенно не нужно.

Но ведь много внушаемых людей, у которых есть консультанты… А, кстати, еще один вопрос: считаете ли вы, что есть национальные особенности эстетического восприятия?

Безусловно. Я не любитель так называемого национального искусства. Мне как-то скучно смотреть на индийские гравюры — совсем не мое. Или искусство Ближнего Востока. Я далек от этого. Японское искусство мне немного нравится, потому что оно ближе к ар-деко. Я как-то собирал эротику. Время от времени меня это радует, когда смотрю. У меня остались несколько таких работ. Китай иногда меня интересует, но там сложности. Он один и тот же, и нужно быть большим специалистом, чтобы, понимать в чем династия Цинь отличается от Мин и от всех остальных подделок оставшихся трех тысяч лет. Для меня это немного сложно, хотя у меня есть китайские вещи, которые мне милы и забавляют. Но не более того.

О наших коллекционерах. Согласитесь, часто встречается такое, что люди собирают искусство, оно у них превыше всего, а вешают они этот арт не «в дизайн», а «в ремонт». Костюм вот говорит о человеке, а что касается жилища… Или взять эти рамы…

Да уж. Бывает, видишь такое!  Вам нужно приехать ко мне на дачу и посмотреть, как это организовано у меня там.

В данном случае мы говорим о большинстве собирателей.

Они меня не интересуют. Я могу говорить только о себе. Вы видите, здесь, в моем рабочем кабинете нет живого места. На столе, на стенах. У меня в доме тоже все завешено. При этом, то, что тебя окружает, должно тебя радовать. Это единственный возможный принцип, который есть.

А у некоторых руководителей пустые столы и кабинеты. Что вы думаете о них?

Значит, его радует пустой стол и счет в банке. Собирать деньги, это ведь тоже своего рода коллекционирование. У меня немного по-другому.

Спасибо.